Христианович В.П. Горная Ингушия. К материалам по экономике альпийского ландшафта // Труды Северо-Кавказск. ассоциации НИИ. Вып.2. №36. Ростов н/Д, 1928. - с. 13 - 21

ГЛАВА I¹. Что такое сельскохозяйственная география и ее задачи.
Учение об экономических ландшафтах.

        Предлагаемая работа относится к области ведения экономической географии или, точнее, сельскохозяйственной географии.
        Некоторые особенности последующего изложения побуждают нас предпослать настоящему описанию изложение наших взглядов на место, занимаемое названной наукой в ряду других наук и на задачи сельскохозяйственной географии.
        Наука, известная широким кругам под скромным и несколько старомодным названием сельскохозяйственной статистики, сделала в последнее время большие успехи. Перед ней встали новые задачи, перед лицом которых она должна была перестроиться, сформировав из своего состава новые части под новыми названиями.
        Накопив значительный материал различных фактов с.-х. действительности, надо было заняться их систематикой и, соответственно расположению хозяйственных явлений во времени и в пространстве, полученный материал распределился между двумя дисциплинами: историей и географией сельского хозяйства.
        По очень распространенной в русской литературе немецкой классификации Виндельбанда (деление всех наук на идиографические - описательные и номографические, т.-е. устанавливающие законы) география занесена некоторыми в разряд наук идиографических, т.-е. как будто лишена раз навсегда возможности стать наукой, устанавливающей законы.
        Мы решительно не согласны с классификацией Виндельбанда, полагая, что каждая наука проходит возраст идиографический и в свое время должны войти в возраст номографический. Так как на этом расхождении с принятыми большинством представлениями основываются развиваемые в дальнейшем взгляды на цели и содержание с.-х. географии, то мы считаем нужным остановиться на этом подробнее.
        Что такое наука? По Вл. Соловьеву наука есть объективно достоверное и систематическое знание о действительных явлениях со стороны их закономерности или неизменности порядка.
        Другими словами от науки требуется наличие трех признаков: 1) метода, которым можно получать факты объективные и достоверные, 2) системы и 3) метода для установления законов существования и взаимодействия исследуемых фактов.
        Научность в смысле наличия всех трех признаков в неравной мере свойственна разным отраслям знания. Начало всякой науки - это регистрация фактов и расположение их в систему. Систематичность есть уже научный признак и "Systema" Карла Линнея в наших глазах есть уже наука, хотя может она и не обладает другими признаками научности². Однако, пока не найден метод, позволяющий устанавливать объективность и достоверность регистрируемых фактов, наука, можно сказать, состоит еще в приготовительном классе.
        Настоящий расцвет науки начинается, когда, благодаря удачно найденному методу, получается возможность перейти от более или менее субъективного качественного описания, к количественному измерению явлений. Весы, примененные Лавуазье, создали современную химию. Спектральный анализ Кирхгофа-Бунзена создал совершенно новую науку - астрохимию. Термометр и барометр создали метеорологию и т.д., и т.д.
        И, наконец, третьей ступени достигает научное знание, когда оно получает возможность установить сперва корреляционную зависимость между явлениями, а затем и законы, управляющие явлениями.
        Установление причинной зависимости между повышением цен на хлеб и уменьшением числа браков или увеличением числа краж, между урожаем и ценами на рабочие руки, между давлением атмосферы и осадками, все это уже преддверие к установлению законов.
        Однако, нахождение подобных отдельных зависимостей не может еще стать конечной целью научного знания. В конце концов они не всегда представляют собою достижения особой ценности, потому что установление, например, связи между падением ртути барометра и выпадением осадков не дает никакого практического преимущества, удобства, или точности по сравнению с давно установленным обывателями фактом, что если дым из трубы падает вниз, то вскоре можно ждать дождя. Точно также открытие причинной зависимости между засухой и последующим за ней неурожаем, едва ли могло вплести новый лавр в венок метеорологии. Дать количественное определение последствиям засухи, определить в цифрах возможный после засухи урожай, это было бы, конечно, серьезным завоеванием. Поэтому - наивысшего, возможного пока идеала, достигает научное знание, когда оно получает возможность облечь найденные зависимости, закономерности или законы в общую математическую форму, как это сделал, например, Ньютон, когда он выразил гипотезу всемирного тяготения в чрезвычайной несложной формуле f=m*m1/r2
        С этого момента наука меняет индуктивный метод исследования на дедуктивный и дедуктивным путем из общего закона тяготения было выведено колоссальное число частных законов и следствий: три закона Кеплера, закон движения комет, объяснение приливов и отливов и т.п.
        Став на твердую почву количественного закона, наука достигает возможности делать точные предсказания. Только немногие науки стоят на такой высоте. В смысле точности высших пределов человеческого познания достигли астрономия и физика. Многим известно, вероятно, оправдавшееся в 1919 г. предсказание Эйнштейна об отклонении на 0,83 секунды луча одной из звезд, видимой у края солнца во время полного солнечного затмения. После этого человеческому гению остается еще один только этап - полное овладение силами природы - управление ими. Предсказание о приближении к нам какого-нибудь антициклона из Монголии, хотя и есть большое достижение в отношении познания, но дает человечеству мало ощутительных выгод. Овладеть управлением, заставить антициклон изменить свой путь -это было бы действительным торжеством человеческого гения, но об этом наука пока только мечтает.
        Таковы идеалы человеческого познания. Большая или меньшая приближенность к возможности ставить прогнозы служит основанием для одной из распространенных ныне классификаций, введенной Виндельбандом: деление наук на идиографические и номографические или номотетические.
        История, география, почвоведение, ботаника суть науки идиографические; они имеют свой метод и систематику, но им не открыто пока знания точных законов. Астрономия, химия, физика суть науки номографические. Деление это, как мы уже сказали, не имеет по нашему мнению абсолютного и вечного значения.
        Каждая наука проходит возрасты своего развития, начиная с простого описания фактов; постепенно она приобретает "номографические элементы" и, наконец, окончательно переходит в разряд номографических. Это испытали химия, астрономия, это же мыслимо в отношении истории, географии, ботаники. Закон цикличности в истории (Виппер и отчасти Освальд Шпенглер), подведение основ строительной механики в архитектуре растений (ботаник В.Ф. Раздорский), все это обещает, может быть еще на наших глазах, превратить некоторые науки из систематизированной коллекции фактов в систему теорем, т.-е. из идиографических сделать их номографическими. На пороге этого стала теперь сельскохозяйственная география. Номографическими идеями во всяком случае она сейчас заражена³.
        Возникает вопрос - нельзя ли установить в с.-х. географии нечто вроде законов, на основании которых складываются многообразные формы хозяйства. Нельзя ли создать, как называет это А.В. Чаянов "теорию пространственного расположения хозяйственных типов?"
        В самом деле, хозяйство, выражаясь математическим языком, есть функция от нескольких аргументов или независимых переменных, каковы, например, расстояние от рынка, плотность населения, климат, национально-бытовые особенности субъекта хозяйства и проч. Следовательно, зная математическую зависимость между ними, по изменению независимых переменных, можно было бы определить и изменение функции, т.-е. формы хозяйства.
        "Найти формулу, в которой происходит установление равновесия" между местной плотностью населения, положением района в отношении рынка и его естественноисторическими особенностями, вот, по нашему мнению", говорит А.В. Чаянов "одна из важнейших теоретических задач в области изучения экономической географии". А.В. Чаянов не указывает каким путем следовало бы идти в поисках такой формулы и что, собственно говоря, он подразумевает под "формулой". Нужно думать, что термин этот взят им в переносном смысле слова, хотя в дальнейшем будущем нашей науки вовсе не исключена возможность выражать подобием математических формул соотношение между разными элементами организационного плана и естественноисторическими условиями. Теоретически это мыслимо, потому что, как сказано, многие из этих элементов находятся в функциональной зависимости между собой. Достаточно вспомнить работы русского агронома А. Арнольда, чтобы убедиться в том, что цели, ставящиеся сельскохозяйственной географии, не так фантастичны, как это может показаться с первого взгляда. А. Арнольд установил, так называемую, линейную зависимость, например между числом коров и размером посева и между многими другими элементами крестьянского хозяйства. Приняв количество коров за функцию (y) от числа десятин посева (x), он выразил закон их взаимосвязи следующим образом⁴:
        Козельский у. Калужской губ: y=0.6+0.15x | уравнение
        Кузнецкий у. Саратовск. губ. y=0.6+0.56x  | прямой
        Вычисленные по этим формулам величины для числа коров и числа десятин посева отличались от полученных при измерении живой действительности средних всего лишь сотыми долями единицы, а в Черниговской губернии по словам покойного А.Ф. Фортунатова при более значительном расхождении со статистическими средними цифр, полученных вычислением по формулам, Арнольду удалось обнаружить, что в статистические средние вкралась при наблюдении ошибка. При проверке последних на месте подтвердилось полное соответствие формул с действительным хозяйством. Подобные же линейные зависимости установлены были также между стоимостью мертвого инвентаря и размером землепользования (для Херсонского уезда y=100+68.2x) и т.д. "Законы" Арнольда применимы в пределах ограниченной территории - уезда; в разных уездах и разное наблюдается соотношение между элементами хозяйства. Почему? Потому, что изменения функции (например, стоимости построек) ставятся в уравнении прямой в зависимость от изменений одного только аргумента (например, количества земли), тогда как существуют и другие причины, влияющие на стоимость построек, хотя бы климат. Следовательно, теоретически мыслимо, введя добавочный аргумент, обозначающий поуездные колебания какого-нибудь климатического признака, получить возможность объединения частных уездных законов в один общий закон. Точно таким же образом могут быть введены признаки плотности населения, расстояния до рынка и т.п.
        Свести содержание сельскохозяйственной географии только к ряду формул, конечно, не может стать исчерпывающей целью нашей науки. Мы привели работу Арнольда только как иллюстрацию того, что переход с.-х. географии на путь номографической науки не только в отношении целей, но даже и в смысле тех привычных форм, в которые принято облекать выводы номографических наук, есть уже реальность.
        Формулы, подобные формулам Арнольда, при настоящем состоянии с.-х. географии могут иметь пока только теоретический интерес. Мы полагаем, что при современных средствах нашей науки наивысшим доступным нам приближением к декларированной А.В. Чаяновым формуле является понятие экономического ландшафта. Под этим термином, мы понимаем то, что Бернштейн-Коган называет типом экономических районов.
        Что такое тип экономического района? Эрнст Лаур, рассматривая американское экстенсивное пшеничное хозяйство в прериях, считает очень поучительным провести параллель его с русским степным пшеничным хозяйством. Хозяйство, например, Дакоты имеет и по естественноисторическим и отчасти по экономическим условиям много общих предпосылок с хозяйством северокавказских степей, а обнаруживающиеся между ними различия действительно поучительны. Перечисляя формы сельскохозяйственных предприятий, Лаур описывает далее форму сельскохозяйственных предприятий городской зоны. В его описании это не есть форма, прикрепленная к определенной территории, это не есть сельскохозяйственный район окрестностей Берлина или Лейпцига, но это есть форма, неизменно повторяющаяся в районах всех больших городов Европы или Америки - безразлично. Таким образом, и в первом, и во втором случаях мы имеем дело с типами, многократно повторяющимися в разных точках земной поверхности. Исследуя хозяйство высокогорных районов не только Карачая, Осетии, Чечни, но и Альп, Пиренеев и Аппенин, мы констатируем поразительное сходство черт в хозяйстве этих различных стран, при чем существующие между ними различия не только не колеблют представления об этих районах, как принадлежащих к одному и тому же альпийскому типу, но, наоборот, только расширяют наше представление об альпийском типе хозяйства, так как дают понятие о его динамике и об изменениях его во времени или о его модификациях в зависимости от широты или от уровня техники и развития производительных сил страны.
        Исследуя сельскохозяйственные районы, расположенные у подножия лесистых гор, мы во всех них констатируем чрезвычайно высокую плотность населения и убеждаемся, что это самые густо населенные районы земного шара, будь то южная Германия, Ломбардия, Афганистан, Чечня, Северная Осетия или табачный район Закубанья. Понятные различия как в плотности населения, так и в технике хозяйства между кукурузной Ломбардией и кукурузной Чечней, между Германией и Осетией, не только не отнимают почву от предположения, что мы имеем здесь дело с одним и тем же типом хозяйства, но укрепляют уверенность в том, что это вполне определенный, предлесно-предгорный тип народного хозяйства, но взятый в разные эпохи истории этого типа, изменяющегося с постепенным сгущением плотности населения в нем.
        Такие определенные типы экономических районов, повторяющихся: в пространстве, мы называем экономическим ландшафтом. Отдельные экономические районы суть, следовательно, только частные случаи того или иного экономического ландшафта. Таким образом, экономический ландшафт есть в нашем понимании нечто вроде организационно-хозяйственной формулы, включающей в себя естественноисторические предпосылки, плотность населения, соотношение угодий и т.д. Формула эта должна включать в себя только такие признаки, которые в своем сочетании неизменно повторяются в любых широтах и любой этнической группировке.
        Мы почти разделяем, следовательно, представление профессора А.А. Григорьева о народно-хозяйственных ландшафтах⁵, который под последними разумеет географическую совокупность явлений естественноисторических, хозяйственных, этнических, плотность населения, его историческое развитие и проч. Мы только возражаем против включения этнических явлений, так как это совершенно лишает понятие ландшафта необходимой всякой формуле общности. По тому же самому основанию мы не можем согласиться и с С.В. Бернштейном-Коганом, который, указывая, что основным объектом географии должен быть ландшафт, склонен, по-видимому, считать за таковой совокупность экономических явлений, прикрепленных к той или иной территории. Такая формулировка пригодна была бы для определения района, но не ландшафта, как формулы, претворяющейся в конкретную действительность на разных территориях, а не прикрепленной к одной какой-нибудь территории⁶.
        Тем более мы расходимся в представлении о ландшафте с германскими географами.
        При таком нашем понимании сущности экономического ландшафта мы присоединимся к С.В. Бернштейну-Когану и Л.С. Бергу в том, что экономическая география есть наука о ландшафтах и их взаимодействии.
        Первым шагом экономической географии на этом пути должна была бы быть разработка шкалы разных экономических ландшафтов или, как выражается С.В. Бернштейн-Коган, схемы или классификации ландшафтов. К сожалению, также трудно с этого начать, как и трудно было бы дать периодическую систему химических элементов Менделеева на заре химической науки. Схема ландшафтов будет, вероятно, создаваться постепенно в процессе изучения сельскохозяйственной действительности и под новым углом зрения ландшафтов.
        Сделав сельскохозяйственную географию наукой о сельскохозяйственных экономических ландшафтах, мы тем замыкаем кольцо дисциплин с.-х. обществоведения в том месте, где, с одной стороны, лежит организация хозяйства, а с другой, сельскохозяйственная география. Обе эти дисциплины таким путем входят в соприкосновение и делается едва ли ощутимой та разница между ними, которую отмечают доктор Э. Лаур и некоторые другие, а именно, что организация хозяйства показывает нам то, что должно быть, а экономическая география то, что есть. Мы полагаем далее, что закончив изучение сельскохозяйственных экономических ландшафтов, мы чрезвычайно близко подойдем к тому идеалу с.-х. географии, о котором говорит А.В. Чаянов: для каждой точки земной поверхности уметь определить наиболее выгодную систему хозяйства. Действительно, описание экономического ландшафта в его историческом развитии дает нам ряд организационных планов хозяйств, меняющихся во времени, а это чрезвычайно облегчает нам разгадку той загадки, какую нередко представляют собой некоторые сельско-хоз. районы, хозяйство которых находится в состоянии кризиса. История ландшафта, к которому рассматриваемый район относится, открывает в таком случае организационные пути, по которым должно будет пойти хозяйство района, изживая свой кризис. С этой точки зрения учение о ландшафтах и их истории приобретает немаловажное практическое значение сегодняшнего дня. Вот житейский пример: в горной местности решается вопрос - где выгоднее всего поставить сыроваренный завод? Обращаясь к истории альпийского ландшафта в Европе, мы узнаем какие фазы испытало альпийское сыроварение, постепенно сползая вниз и остановившись, наконец, в той зоне, которая дает условия для наиболее рентабельного функционирования сыроваренных заводов. Другой пример: проводится землеустройство в предгорно-предлесной полосе с очень сгущенным населением и возникает вопрос, как обеспечить хозяйству кормовую площадь. История предлесного ландшафта стран более древней культуры открывает нам, как такие же затруднения исторически разрешались в подобных же районах, путем установления органической связи между хозяйствами гор и предгорий.
        Следует ли из вышесказанного, что мы солидаризируемся с А.И. Скворцовым (полагавшим, что естественные условия района определяют собой исторические судьбы его) и с уклоном "географического фатализма"? Отнюдь нет. Мы не думаем, что физические факторы абсолютно определяют характер хозяйственной жизни. Однако мы убеждены, что история большинства сельскохозяйственных ландшафтов начинается с ландшафта естественноисторического, и едва ли в этом можно было бы усмотреть элементы "идеалистического понимания влияния природы на человека", как выражается Олег Константинов⁷ по адресу профессора Бернштейн-Когана. Ведь материалистическое понимание взаимодействия природы и общества не отрицает того, что природа есть "питательная среда для человеческого общества"⁸ и что техника "связана" в высочайшей мере условиями природы"⁹.
        Первое с чего начинает человеческое общество, заняв какую-нибудь территорию, это истребление естественной флоры и фауны, потому что это наиболее рентабельный способ извлечения из природы необходимых человеку жизненных благ. От социальных условий общества зависит техника переработки извлекаемых благ и отчасти форма истребления, но только отчасти. Американец, являющийся в свои леса вооруженный высокой техникой и чеченец, не обладающий современной техникой, одинаково строят свое хозяйство на истреблении леса. Социальные различия сказываются преимущественно в первичной обработке добытой древесины. Чеченец срубает дерево и рубит дрова, русский казак в тех же лесах Чечни гнет ободья и колет клепку, американец в своих лесах изготовляет более высокие ассортименты древесины, но во всех случаях мы имеем одинаковые, характерные для данного ландшафта, черты хозяйственной структуры, а для крестьянского хозяйства этого ландшафта - одинаковую архитектуру его бюджета, будь то русский переселенец в лесах Приамурья, или чеченец в лесогорной Чечне. Плотность населения в этот период истории хозяйственного ландшафта чрезвычайно мало зависит от условий социальных, но очень много от того, что Берншейн-Коган назвал плотностью жизни, т-е. от запасов древесины и воды. Многие ландшафты имеют свою присущую им плотность населения.
        Ландшафту альпийскому или пустынному свойственна низкая плотность населения, предгорному свойственна чрезвычайно высокая плотность населения.
        Только изменив лицо земли окончательным уничтожением естественной флоры и фауны, человек обращается к хозяйству в точном смысле этого слова. В этот период уровень техники и социальные условия приобретают большое значение, однако границы ландшафта мало от этого меняются. Если мы возьмем называвшуюся уже выше предлесную полосу, тянущуюся на несколько сот верст вдоль подножий Кавказского хребта, точнее вдоль лесистых его предгорий, то на разных участках этой полосы мы усмотрим разные типы хозяйства: табаководческое на Кубани, помидорное на Сунже и своеобразное чеченское хозяйство на востоке полосы, но тем не менее все эти формы хозяйства исторически вытекают из одного и того же предлесного ландшафта. Население высокой плотности, очутившись после истребления леса без обычного источника питания денежной части своего бюджета и не имея куда поместить избытки своего труда, должно было обратиться к трудоемким формам земледелия. В другой работе мы имеем в виду показать на примерах хозяйства предгорий Европы и иных стран, что и в этих странах предлесный ландшафт имеет ту же: динамику. Первоначальные границы ландшафта с изменением форм хозяйства не меняются, пока экономика его зиждется на сельском хозяйстве, но с развитием индустрии, с открытием ископаемых или улучшением рыночных условий, границы первоначального ландшафта могут совершенно перекроиться. Природные условия на границы экономического ландшафта в конце концов перестают оказывать какое либо влияние. Однако, не всегда это бывает так решительно: в Чеченской части предлесной полосы Кавказа динамика шла обычным порядком, в свое время там возникла культура марены, исчезнувшая, когда мировой рынок с открытием ализарина, прекратил спрос на марену, потом эта культура сменилась табаком, как и в такой же полосе на Кубани, но затем открытие Грозненских нефтяных фонтанов создало новые рынки и устранило необходимость в трудоемких культурах. Табаководство исчезло. Избытки населения получили возможность помещать свой труд в промыслы, возникшие в связи с нефтяной промышленностью. Несмотря на вызванное этим внешнее отличие чеченского хозяйства от обычных форм сельского хозяйства предлесного ландшафта, сущность динамического процесса этого ландшафта, осталась та же, а дальнейшее сгущение населения в описываемой полосе только сблизит формы сельского хозяйства предлесной Чечни с соответствующими районами предальпийской Швейцарии или Южной Германии (мы имеем в виду предальпийскую зону клеверного хозяйства, описанную Э. Лауром). Не всякий, однако, ландшафт легко поддается эволюции, при которой социальные условия хозяйства получают преобладание над природными условиями и движение техники способно вызвать изменение отношений между человеком и природой. В частности, по поводу силы влияния рынка Теодор Бринкманн не без основания говорит¹⁰: 1) что "стоит лишь представить себе противоположность с.-х. культур полярной, умеренной, субтропической и тропической зон от пастбищ северных оленей до плантаций сахарного тростника, чтобы оставить в тени все те отличия, которые в этой области могут получиться под влиянием действия рыночных условий".
        Географическое размещение разных хозяйственных типов имеет по Бринкману объяснение в приспособлении к естественным условиям, основанном на наименьших издержках производства. Больше чем к какому либо другому, сказанное относится к хозяйству альпийского ландшафта. Формы сельского хозяйства различаются в значительной степени благодаря неодинаковому соотношению между отдельными угодьями (Бринкманн). Климатические и топографические условия определяют пропорцию между пастбищами и пашней, а в альпийских местностях эта пропорция такова, что обычная эволюция от пастбищной системы к переложной и далее к другим более интенсивным системам здесь немыслима даже при самом благоприятном рыночном положении. Поэтому альпийское хозяйство ингуша и альпийское хозяйство швейцарца отличаются друг от друга гораздо меньше, чем этого можно было бы ожидать. Разумеется, разная насыщенность капиталом, разные рыночные условия, разные средства производства (культурные и некультурные породы скота), все это вносит отличия между хозяйством немецкой Швейцарии и итальянской, между Аппенинами и испанскими Пиренеями, между хозяевами испанцами и карачаевцами, карачаевцами и ингушами, но различия эти, как увидим ниже, ничтожны, потому что хозяйство альпийского ландшафта чрезвычайно туго уступает воздействию капитала и труда.
        Таким образом, мы чужды мысли, что экономика ландшафта формируется исключительно природными факторами, хотя и думаем, что история многих ландшафтов начинается с ландшафта чистой географии. Это, однако, совершенно не обязательно для всех ландшафтов. На ряду с альпийским, предлесным, тундровым, пустынным и т.п. ландшафтами мыслим ряд экономических ландшафтов, в основе которых может и не лежать никаких обязательных естественноисторических предпосылок. К числу таковых следует отнести пригородный ландшафт. В нем можно в согласии с Тюненом выделить отдельные концентры: огородный, молочный и т.д.
        Предлагаемая работа по мысли автора должна была бы дать в первом приближении только материал для сформулирования типичных черт одного из наиболее отчетливых экономических ландшафтов, а именно ландшафта альпийского. Под альпийским ландшафтом мы разумеем, как будет видно ниже, тот строй хозяйства, который с небольшими вариациями неизбежно повторяется в разных местах земного шара на высотах не ниже приблизительно 1400 метров над уровнем моря. Этим, однако, нисколько не обуславливается зона постоянного обитания человека, потому что она может находиться и на равнине. Речь идет только об эксплуатируемой человеком зоне.
        Давая описание горной Ингушии, автор в ходе изложения указывает вместе с тем, какие из приводимых им черт ингушского хозяйства он считает характерными для экономики альпийского ландшафта, вообще, независимо от места расположения его на земной поверхности.
        Автор заранее приемлет упреки в том, что декларировав выше постановку вопроса, обязывающую к анализу ландшафта, взятого в целом, связном организационном плане, он расчленил его все-таки по отраслям и много места уделил описательной части. Это объясняется тем, что в задачи, поставленные автору, входило также и опубликование такого описания, до сих пор никем не обследованной страны, которое дало бы материал плановым и хозяйственным органам для составления хозяйственных планов.

Примечания

1. Основанием для этой главы послужила актовая речь, произнесенная автором 18 декабря 1925 г. в торжественном заседании Совета Горского сел.-хоз. института по случаю семилетней годовщины института на тему "Новые идеи в сельскохозяйственной географии".

2. Мы не хотим этим сказать, что классификацией исчерпывается все содержание понятия системы.

3. См. А.В. Чаянов. "Номографические элементы экономической географии" Вып. I. Труды Высш. Семинария с.-х. экономии и политики. Москва. ГИЗ. 1921 г.

4. Не имея под рукой работ Арнольда, цитирую формулы по книге А.В. Чаянова: "Организация крестьянского хозяйства" 1925 г; работы Арнольда относ, к 1901 г.: "Опыт прим. элем. основ аналит. геометрии к исслед. статист, зависимостей". "Труды подсекции статистики XI съезда естество-испыт. и врачей 1901 г.".

5. См. его статью "Задачи и методы эконом. географии" в сборнике "Вопросы страноведения". Ленингр. 1925 г.

6. Ничего общего с нашим пониманием ландшафта не имеют экономич. ландшафты А.А. Котова ("Проблемы размещения сел.-хоз. и промышленности", М. 1927), который, по-видимому, ничем не отличает их от совокупности нескольких районов, в которых увязаны с.-х. производство с индустрией, ремеслами и т.п.

7. О.А. Константинов "Предмет и метод экон. географии" ГИЗ 1926 г.

8. Н. Бухарин "Теория историч. материализма" ГИЗ 3-е изд. см. стр. 97 и 109.

9. Г. Кунов. Цитирую по Бухарину.

10. См. его статью "Die Oekonomik des landwirtschaftliehen Betribes" в VII томе Grundriss der Sozialokonomik. Tubingen 1922. Русский перевод вышел в издании "Экон. Жизнь" под заглавием "Эконом. основы организации с.-х. предприятий". Москва. 1926 г.